— В меня стреляли, я стрелял, вызвали дежурного по МУРу, документы осмотра перед вами, Федул Иванович. — Гуров зевнул и отвернулся.
— Мандражишь? — Драч насупил кустистые седые брови, открыл папку. — Я погляжу, а ты думай, как оправдываться станешь.
Гуров, не торопясь, закурил, вновь упал за стоявший у тротуара «Москвич», услышал свист пуль, выстрелы, лежа за передним колесом машины, увидел высокую фигуру Жеволуба, которая висела на стволе «вальтера». Сыщик мог прострелить плечо, но повел стволом и выстрелил в грудь. Он умышленно убил человека, мог обесточить руку с пистолетом — с пяти шагов камнем не промахнешься. А он убил. И ни в каких протоколах это не записано, останется навсегда в его памяти и на его совести. Гурова знобило, одновременно клонило в сон. Озноб от страха, который сыщик зажал, стоя перед Жеволубом и гадая, патрон еще в обойме или уже в стволе? А сон нагонял инстинкт самосохранения, человек неосознанно пытался уйти от реальной жизни, спрятаться, передохнуть, чтобы не лопнула главная пружина и не отправила в сон вечный.
Дверь распахнулась, и вошел Орлов в золоте генеральских погон, даже при орденах. Пересек кабинет, быстро взглянул на Гурова, протянул руку хозяину.
— Привет, Федул, вот и свиделись.
— Здорово, Петр! — Драч привстал, пожал генералу руку, усмехнулся. — Чего это ты вырядился?
Гуров тоже встал, вяло произнес:
— Здравствуйте, Петр Николаевич.
— Сиди! — Орлов махнул рукой. — Господин заместитель прокурора, утра не могли дождаться?
— Присядь, генерал, — Драч вышел из-за стола, обнял Орлова за плечи, усадил на диван, пристроился рядом. — Конечно, можно обождать и утра, только ночевать парню пришлось бы в камере.
Гуров то ли дремал, то ли бодрствовал, понять не мог. Увидел Крячко, который вмешался в разговор старых друзей, начал размахивать руками, сыщик слышал слова: «Санаторий… Врачи… Идиоты…» Он заставил себя встать.
— Федул Иванович, давайте оформим протокол, — Гуров сделал несколько шагов, вернулся в кресло.
Драч писал протокол быстро, задавая вопросы, не очень вслушивался в ответы, продолжал писать.
Принесли кофе, не растворимый, настоящий. Гуров выпил две чашки, подмигнул Крячко, который грозил ему кулаком. Драч протянул протокол. Гуров расписался где положено.
— Ну, ладушки, покончили с бумагами. — Драч закрыл папку. — Поговорим по-людски. Вы объясните мне, старому, какого черта вы залезли в такие дела? Занимаетесь охраной спекулянтов и торгашей, не лезьте, куда не просят.
Гуров передохнул, выпил кофе, услышав последние слова прокурорского чиновника, разозлился и пришел в форму.
— По-людски, говорите? Я полагаю, человек в согласии с совестью должен жить. Я за здоровье немцев, других европейцев либо американцев не беспокоюсь, тем более под пулю не полезу. Я именно по-людски жить хочу. Они с нами на одном шарике обитают, соседи, можно сказать. Ни дружить с ними, ни тем более любить их я не собираюсь, но по-соседски относиться должен. Они нам хлебушек, колбаску поставляют, у нас денег нет, так мы бартер устроили, а шлем взамен преступников и наркотики.
— Господин полковник в отставке на пути встал и каюк! — Драч усмешливо взглянул на Орлова, который никак не реагировал, сидел на диване, закинув ногу на ногу. — Молодец, полковник, больше наркотик через Россию не пойдет! — Он рубанул рукой.
— Демагогия! Лилипуты как Гулливера связали? Ниточками! Если я одну ниточку разорвать могу, значит, обязан разорвать!
— Да рви хоть одну, хоть несколько, только не втихую, не в обход людей уполномоченных!
— А кто уполномоченный? — Голос у Гурова стал тихим, вкрадчивым. — Вы, заместитель прокурора? Генерал Орлов, начальник главка?
Драч опешил. Крячко втянул голову в плечи, зная, что вкрадчивость друга добром не кончается. Лишь Орлов ухмылялся, согласно кивал.
— Вы, уполномоченные, не втихую, громогласно на защиту закона встаете?
— Оберегись! — Драч шарахнул кулаком по столу. — Чуешь?
— Чую! Кто в этом кабинете со мной последний раз беседовал, знал, что разговор слушают, и молчал? — Гурова понесло. — Мой друг, заслуженный сыщик, генерал, мне из чиновничьего кабинета с высоким потолком звонил и терпел! Это вы, лучшие из лучших! Я вас не виню, сам и того хуже! Если мы на компромиссы, даже на убийства ради достижения цели идем, так и результат по заслугам получаем.
— Какие убийства? — Прокурорский насторожился. — У тебя самозащита — не подкопаешься.
— Я сам знаю, чего у меня. — Забывшись, Гуров поднялся, начал расхаживать по кабинету. — Петр Николаевич, полагаете, наблюдение на платформе по неумелости засветили? Сто против одного, что умышленно.
— Вы свои оперативные байки балакайте, я отлучусь на минуту, — Драч сгреб со стола бумаги и быстро вышел.
Запал у Гурова кончился, он взглянул на друзей, продолжал вяло:
— Пока мы работали по носильщику с вокзала, все было в норме, как вышли на Депутата, тут засбоило, информация утекла. Кто-то пронюхал, за своего коллегу разволновался, связи с мафией не имеет, решил передать опосредованно, засветить наблюдение.
— А может, просто лопухи? — с надеждой спросил Крячко. — Петр Николаевич, приличных оперативников определить не могли?
Орлов не отвечал, поглядывал на Гурова и думал, как другу сейчас плохо. Федул не знает Леву, считает, что он застрелил бандита в горячке внезапно вспыхнувшей схватки. Глупости, просто Лева ошалел от злости: сначала менты на платформе вытворяли, потом сыщик увидел Жеволуба, понял, что тот все просек и транспортировку наркотика провалит. От автоматчиков на машинах ушел, снайпера перетерпел и захватил, канал выявил, и все зря? Он спровоцировал стрельбу и убил. Решил: раз я себя подставил, меня Бог простит. Он, может, и простит, с собой как быть?
— Чего молчишь, генерал? — В отсутствие постороннего Гуров перешел на «ты». — Умышленно засветились парни или по неумелости?
— Откуда мне знать? — солгал Орлов, понял, что сработали предатели. — У меня других оперативников нет, — для наглядности показал пустые ладони. — Кто остался, с теми и работаем.
— Ты бочку не кати, на нас свет клином не сошелся.
— А коли на тебе не сошелся, так не лезь, про Гулливера и ниточки байки не рассказывай.
Вернулся Драч, положил на стол папку с уголовным делом, сказал:
— Раз вы такие совестливые, за правду радеющие, подскажите, кто убил Байкова?
— Можно, но при одном условии, — ответил Гуров и опустился на свое место. — Дайте слово, что вы убийцу двое суток не арестуете.
— Чего? Петр, твой малый двинулся? — Заместитель прокурора не рассчитывал, что ему назовут убийцу, надеялся, что подскажут по делу хоть малость.
Орлов тоже удивился, но ответил сдержанно:
— Он не мой. Лев Иванович Гуров является гражданином России.
— И если он не треплется ради красного словца, так ответит за укрывательство…
— Таким манером, Федул Иванович, вы ничего не добьетесь, — перебил Орлов. — И убийцу не узнаете, и гражданина к уголовной ответственности не привлечете. Легче дать слово, а обиду проглотить.
Драч сел за стол, пролистнул уже распухшую папку, взглянул на Орлова и Крячко, который демонстративно отвернулся, затем на Гурова.
— Розыскники! Черти окаянные, креста на вас нет! — Он почесал седую шевелюру, рассмеялся. — Зачем тебе двое суток?
— Если вы сейчас убийцу возьмете, мафия трехнется, наркотик к покупателю не дойдет, — сказал Крячко. Терпение у него кончилось, да и не хотел он все грехи валить на друга. — Оно, может, и неплохо. Депутат ваш дражайший, радеющий за нас, сирых и убогих, из петельки выскочит…
— Еще один! А ты кто такой? — возмутился Драч.
— Прохожий я, господин начальник, на огонек заскочил…
— Все! — Орлов стукнул Крячко по лбу. — Здесь прокуратура!
— Дяденька, здесь драться не положено, — не унимался Крячко. Он долго молчал, теперь выпускал лишний пар.
— Федул, кончай с ребятами по-хорошему, — сказал Орлов. — Они надергались, устали, могут нахамить.
— Могут, — Крячко кивнул.
— Хорошо, ребята! Я даю слово, что, пока Интерпол не просемафорит, вашего убийцу никто пальцем не тронет, — сказал Драч.
Крячко взглядом спросил у Гурова разрешения, получил «добро» и ответил:
— На кой черт он нам сдался? Заберите его себе, ради бога! Григория Байкова убил коммерческий директор «Стоика» Егор Крупин.
— Белобрысый кузнечик? — Драч стал быстро листать дело. — Вы, ребята, тут маху дали. У нас три свидетеля утверждают, что Крупин пришел к Байкову в тринадцать сорок, а вышел из дома в шестнадцать. Ему вахтерша самолично дверь помогла открыть, он с замком справиться не мог. А в шестнадцать тридцать Байков разговаривал по телефону с дочерью и матерью, значит, был жив.
